Книга Доброволец. На Великой войне  - Сергей Бутко

Сегодня барон не в пример себе обычному слишком весел. Так и сыплет шутками и оптимизмом, а подобная перемена, как правило, означает одно – подъесаул чувствует приближение большой драчки. У отрядных казаков-забайкальцев на этот счет тоже примета имеется: «Коль наш барон веселится, то к бою готовься». Что ж, им виднее. Я в особом отряде генерала Добротина, состоящем из пехотной дивизии, артдивизиона и казачьей сотни, числюсь совсем недавно. Да и задница к постоянному сидению в седле все никак не привыкнет, хотя освоить искусство верховой езды я пытался еще в «прошлой» жизни. Есть у нас в городке конный завод старинный, с середины семнадцатого века действующий. Есть недалеко от него манеж, где тренируются наездники конно-спортивной секции, в которую однажды решил записаться и я. Причина? В двенадцатом году посчастливилось мне побывать на двухсотлетии Бородинского сражения, а там «уланы с пестрыми значками, драгуны с конскими хвостами». Увидел, вдохновился, решил тоже хотя бы в седле научиться держаться, как реконструкторы-кавалеристы. Терпения для посещения секции у меня хватило ненадолго, но, как взнуздать и оседлать лошадь, я все же узнал. Остальное выучил уже здесь, в Варшаве, от гусара Фрола Ильичева. Тот несколько раз вывозил нас всем курсом на манеж, обучая езде по ускоренной программе: садишься в седло, а лошадь сзади бьют нагайкой. Сколько матюков в эти дни звучало на манеже, не счесть…

Однако учение не прошло даром: необходимый минимум я освоил. Но то была скорее теория, а сейчас суровая практика, начатая аккурат после ивангородской битвы со шпажистом-«Маклаудом». Из «казенного транспорта» мне достался жеребец по кличке Шустрый. Занятное имечко с учетом того, что эту непослушную и своевольную скотину назвать следовало бы Подлюкой. Но я с ним все же справился, потратив немало времени на дрессуру. А раз я теперь кавалерийский офицер, то полагается мне револьвер и шашка. Первый с успехом заменил хорошо знакомый товарищ «Маузер». И о том, где достать к нему патроны, я теперь не беспокоюсь, по причине прямых поставок таковых из Симбирска, где уже налажено соответствующее производство. Шашку все так же таскаю чисто символически. А еще еду, терплю, матерными словами поминаю Садовского и всех «форточников», по чьей вине я очутился на самом южном фланге Юго-Западного фронта, в Карпатах, где после зимне-весеннего бодания с австрийцами застряло немало наших войск. И среди всей этой армейской массы, наверное, только я один в полной мере понимаю, что именно сейчас вокруг происходит и к чему в конечном итоге ведет. И горько мне делается от этих знаний.

* * *

Что я помнил о событиях, ставших началом Великого отступления, случившегося еще в известной мне истории? Припомним…

Еще до падения Перемышля начальники штабов германской и австрийской армий Фалькенгайн и Конрад в режиме строжайшей секретности разработали план наступления на Юго-Западный фронт. Чего-то глобального перед своими армиями не ставили. Первоначально планировали отбить лишь Западную Галицию: прорвать фронт у местечка Горлице и вынудить нас отступить от Карпат за реку Сан, дабы устранить возможность выйти на венгерские равнины и двигаться на Будапешт. И готовились к операции австро-германцы основательно. Гнали эшелоны на восток окружными путями, вели авиаразведку, германских офицеров в австрийскую форму переодевали, чтобы те на переднем крае основательно разузнали о нашей обороне. И артиллерию подтягивали. Много, очень много артиллерии, в том числе и тяжелую, вместе с новомодными тогда минометами. Про снаряды молчу, их больше миллиона подвезли. И все это для ударной группировки Макензена, которой противостояла наша третья армия Радко-Дмитриева, где почти не осталось боеприпасов. Командующий установил лимит: по десять выстрелов в день на батарею, тяжелых – один-два на орудие, пехоте – по двадцать пять патронов на винтовку. Вот такая чудовищная диспропорция перед сражением, а вот и само сражение, вошедшее в историю как Горлицкий прорыв. Началось с мощнейшей артподготовки длиной в тринадцать часов. Причем проходила она в несколько режимов. Вечером – непрерывный огонь, ночью – огонь периодический, с паузами для саперов, режущих проволоку. Утром шквальный огонь на поражение, но и он вскоре смолк, чтобы по нашим окопам с короткой дистанции начали навесно бить минометы. Потом опять пушки работали фланкирующим огнем, наскоком, вдоль позиций, переключив обстрел в глубину. Наконец, в атаку пошла пехота, успевшая выдвинуться вперед почти на километр…

И это только первый день наступления. Армия Дмитриева продержалась пять суток, но не устояла и была отброшена за речку Вислок. Командующий фронтом старый Иванов воспринял прорыв всего лишь как мелочь, поэтому приказал контратаковать, немедленно восстановив положение. Попытался подтянуть резервы, но было поздно. Несмотря на отдельные успехи, вскоре начался хаос, только усугубляемый нашим извечным кое-какством. Прорыв ширился, угрожая охватом уже четвертой и восьмой армиям. Тут еще медвежью услугу оказал командарм одиннадцатой Щербачев, двинув войска на карпатские перевалы. Ну а третья армия закончила отход к Сану, потеряв сто сорок тысяч человек убитыми, ранеными и пленными. Остальные войска отступили к Перемышлю – его вскоре пришлось оставить, как впоследствии и Галицию с Польшей.

Нечто похожее происходило и теперь. Вот только мне совершенно непонятно, почему молчат наши всезнайки «форточники», ведь даже дураку ясно, что Иванова нужно убирать с должности главкоюза!.. Стоп! Не путай, Михаил Иванович. Не путай. Какой такой Иванов? После киллерской выходки Алексея Бакунина фронтом давно командует Брусилов. Тогда почему он допускает ошибки? Неужели и тут «форточники» ничего не предприняли, а лишь поспособствовали скорому переводу генерала на новую должность? И поспособствовали ли?

«Секретную информацию обычным подпоручикам знать не полагается, – размышлял я, стараясь утихомирить в очередной раз закипающий во мне гнев. Вот в войне победим, тогда и начнем разбираться, кто, кому и что должен сообщать…»

Меж тем наш отряд сопровождения выехал на большую дорогу, моментально попав в очередной поток отступления, где все несется сплошной массой, в несколько рядов, толчками, сцепившись колесами и постоянно сталкиваясь. Мы отступаем, вечер наступает, но не исчезает царящая вокруг каша из криков, ругани, ссор. О-па! А вот и один из нынешних байкеров права качать вздумал.

– Дорогу! Дорогу… вашу мать!! – орал молодчик в кожаном шлеме и очках, сидя на мотоцикле «Индиан», более похожем на что-то среднее между велосипедом и мопедом. Это тебе не «Ямаха», под триста км гнать способная, и даже не «Ява», взятая на халяву. Из здешних агрегатов и полсотни, должно быть, выжать не выйдет.

И все же несмотря на эти неутешительные тех-характеристики дореволюционный байкер смог отвоевать себе трассу, заслужив в спину немало проклятий.

Мы тоже двигаемся, но уже в ночи. И опять знакомые мне еще по двадцатому корпусу картины. Многие, пользуясь вынужденными остановками, моментально засыпают в пыли, у колес орудий, в седлах. Уткнувшись головами в седла лошадей, уже дремлют ездовые. Минута-другая сна, и снова все вскакивают, чтобы продолжить движение. Мне же спать не хочется, как и барону, нашедшему более разговорчивого собеседника, чтобы пудрить ему мозги, вещая про своих монгольских волшебников, способных не только сидя в позе двойного лотоса пребывать в нирване и читать мантры во славу Будды. Там такой мистический винегрет, что и сам Бодхитхарма[105] не разберется…